«Русская весна» публикует беседу Игоря Стрелкова с Александром Кравченко о вере, нравственном идеале и религиозных святынях русского народа.

А.Кравченко — боевой товарищ И.Стрелкова, бок о бок воевавший вместе с ним в Боснии в 1992–1993 годах, а в июне 2014 года доставившей в осажденный Донецк икону с частицей мощей св. Георгия Победоносца и передавший ее командующему войсками ДНР.

— Игорь Иванович, возникла потребность поговорить о вашем отношении к Православию, к религии. Какое значение для вас имеет вера?

— Я считаю, что человеку нельзя жить без веры. Как человек думающий, постоянно стремящийся к Богу, я ищу в природе свидетельства Божьего промысла и их нахожу. Всю свою сознательную жизнь, с тех пор как я впервые задумался о существовании Всевышнего, я постоянно встречал эти подтверждения. Сказать, что я очень религиозный человек в плане строгого соблюдения обрядов или полной воцерковленности — я не могу. По лености, конечно, и по массе других причин я не так уж часто причащаюсь и посещаю богослужение, как это нужно было бы. Но в целом Христианство занимает серьезное место в моей жизни. Без него все существование человечества лишается смысла, и мое существование в том числе. Считаю, что именно Православие поддерживает меня в той деятельности, которую я осуществляю. Воевать просто для войны — война ради войны, — для меня это было бы неприемлемо.

Перед всеми своими боевыми действиями, перед участием во всех вооруженных конфликтах я спрашивал благословения у духовника. Для меня было важно понимать, что я сражаюсь за правое дело и в том числе за Православие.

— Как вы понимаете идею святой Руси, и что для вас есть святая Русь?

— Не смогу обозначить это четкими отглаженными фразами, скажу просто. Когда я был ребенком, я видел, как жили моя бабушка и дед, как они относились друг к другу, насколько много было гармонии в их общении с близкими, друзьями, соседями… Это опиралось на живую веру. В современном обществе этого не стало. Подобных отношений, которые присутствовали в быту, тем более в условиях господствующего атеизма и апостасии, больше нет. Искренних отношений между людьми, выстроенных без злобы, лжи, ненависти. Я немного путано сказал, но я не могу выразиться иначе. Если я начну говорить готовыми фразами, это не будет отражать того, что я думаю на самом деле.

— Многие ваши соратники, с которыми вы воевали еще в Боснии, свидетельствуют о том, что в тех русских добровольческих отрядах — вы практически единственный человек, который молился утром и вечером, посещал церковные службы. Замечали вы какое-то непонимание вашей религиозности со стороны боевых товарищей?

— Я бы не назвал это непониманием. Было отстранение, определенного рода равнодушие — вот человек верит, значит ему это надо. Отрицания не было. По крайней мере, я этого не чувствовал. Если ты помнишь, когда мы выходили на серьезные операции, никто не возражал, когда я читал коллективную молитву за всех. Кто-то крестился, а кто-то не крестился, но слушали все.

— Да, это стало моим первым ярким впечатлением от второго русского добровольческого отряда: молодой боец, ставший на коленопреклоненную вечернюю молитву. Наверное, для меня Игорь Иванович был первый человек, которого я по-настоящему увидел в молитве. В мои двадцать лет это произвело очень серьезное впечатление и задало тон всей службе в отряде, заставило почувствовать, что в нем особая атмосфера. Хотя к молитве и к вере я пришел значительно позже. В связи с этим вопрос о вашем приказе от 27 июля сего года (на запрет матерной брани), который вызвал большой резонанс. В русской военной истории это уникальный прецедент. Как возник этот приказ? И какие последствия он вызвал?

— Во-первых, с самого начала нашей «Славянской эпопеи», как в Славянске, так и в Донецке, мы постоянно ощущали поддержку со стороны клириков Русской Православной Церкви, со стороны монашествующих. От Святогорской Лавры в первую очередь. Они, невзирая на возможные репрессии, открыто ехали и благословляли ополчение. В том числе проезжали через украинские блокпосты и явно исповедовали свою позицию. Мало кто знает, что Святогорская Лавра закрыла ворота перед президентом Порошенко, который прилетел на следующий день после своего избрания и возжелал получить благословение от иереев лавры. Лавра просто не впустила его на свою территорию, и Порошенко пришлось давать интервью, стоя перед закрытыми воротами монастыря. Все священники, с которыми мне приходилось встречаться, поддерживали нашу борьбу. Причем делали это не с национальной, а с религиозной точки зрения: они понимали, ЧТО и кто пришел к власти в Киеве. Пришли силы, которые можно назвать сатанинскими, ведь все их действия изначально базируются на лжи, оголтелой и концентрированной. Сатана лжец и отец лжи! Ничто, основанное на лжи, не может быть от Бога.

У нас в славянском ополчении изначально было достаточно плотное ядро, крепкое и многочисленное, созданное из православных людей. Допустим, вся моя охрана состояла из людей, которые глубоко верили и были даже больше воцерковлены, чем я. Это и мне было значительной поддержкой в моих духовных силах, чтобы я не отвлекался на мирское житие. Естественно, это меня ко многому обязывало. Так что инициативы создания православного образа ополчения не исходили только от меня. Нет, нисколько.

Люди, сплотившиеся вокруг, выдвигали эти инициативы, а я к ним прислушивался. Ну, а что касается данного конкретного приказа, он сначала вызвал у меня у самого некоторое недоумение. Потому что явились ко мне два близких соратника, Игорь Друзь и Игорь Иванов, положили на стол текст приказа со словами: хорошо бы, Игорь Иванович, вот это подписать. Прочитав текст, я спросил, а как вы это себе видите? Я их спросил, не будет ли это лицемерием? Вы же представляете, что в армии все ругались, ругаются и будут ругаться не зависимо от приказа!

Но в итоге они меня убедили. Для меня лично выполнение приказа не было очень тяжелым, хотя я и до сих пор, грешен, употребляю крепкое слово под горячую руку. Но, независимо от каких-либо приказов, я стараюсь воздерживаться от матерной брани.

Приказ привел к тому, что наш штаб перестал ругаться. По крайней мере, при мне. Но иногда на совещаниях, когда шли споры, некоторые командиры начинали говорить под горячую руку, но вдруг спохватывались и ловили себя на полуслове.

Считаю, что матерная брань — это грех, несдержанность, следование определенным животным инстинктам, которые пришли к нам по нашему тварному происхождению.

И положительный эффект от приказа был. Ведь идеал не достижим, но к нему надо стремиться. Из этого, в целом, и состоит вся наша жизнь, жизнь тех, кто вообще к чему-то движется кроме материальных выгод. И это стремление, оно, может быть, важнее результата. По крайней мере, резлуьтат в виде построения подлинно христианского общества мы врядли достигнем на земле.

Один мой друг заметил: когда мы произносим имя Святой Руси, то забываем, что большая часть этой Руси она уже там — на небе. По сравнению с тем количеством русских людей, которые уже отошли в мир иной, нас не так уж много. Если исходить из логики, что наша жизнь только здесь и сейчас, не пытаясь взглянуть на нее с духовной высоты (были люди до нас, будут поколения после), мы не сможем ощутить ни задач нашей цивилизации, ни смысла нашего существования и существования России.

— Раз уж мы коснулись жителей Святой Руси, скажите, какие из православных святых вам наиболее близки?

— Я молитвенник слабый. В Боснии молился два раза в день. В Славянске старался это делать так, чтобы этого никто не видел. Молитва требует сосредоточения и уединения, особенно личная молитва, которая совершается не в храме. Первые святые, к иконам которых я подхожу в Церкви, чтобы приложиться — это Георгий Победоносец, Государь император Николай Александрович и члены его семьи: великие княжны, царевич Алексей, императрица. Им я молился с детства, даже когда Государь еще не был прославлен Русской Православной Церковью. Почитал его святым, поскольку Зарубежной церковью он уже был признан таковым. Обращался в молитве к Сергию Радонежскому и верю, что он помогал, прибегал к предстательству Иоанна Кронштадтского, Александра Невского. А также — святого Димитрия Солунского, поскольку его имя носит тот храм, где я воцерковился, и который с тех пор посещаю по мере сил и возможностей.

— Вы упомянули в своем списке имя святого Георгия Победоносца. В начале июля на мою долю выпала миссия, к которой я очень трепетно относился — доставить икону святого Георгия с мощами, которую для вас приготовил один из известных московских священников. Добраться в Донецк было крайне тяжело. Еще тяжелее было оттуда выбраться. Но на всем этом пути я чувствовал помощь Божию и заступничество святого Георгия Победоносца, и встречал знаковые совпадения на этом пути. Например, где-то в Луганской области, садясь за стол местного казака, видел в красном углу икону святого Георгия. Или совершая путь через город Донецк Луганской области, вспоминал интересную историю — до революции город был станицей Гундеровской, где стоял знаменитый Георгиевский полк, прославленный большими победами. В этой связи хотел бы спросить: была ли Божия помощь на Донбассе — свидетельства Божьего благословения ополчению?

— Сказать, что я видел какие-то явные знамения, не могу. Я не сильный молитвенник, возможно молитвенники их видели. Люди говорили, что были знамения. При этом вся осада Славянска была наполнена чудесными эпизодами. Каждый бой, каждая стычка были небольшим чудом, которое в одном конкретном случае можно рационально объяснить совпадением обстоятельств и объективных причин. Но все вместе, в комплексе, они не воспринимались иначе, чем поддержка свыше…

Первые дни пребывания в Славянске. Мы выслали разведку в Черевковку, в черевковский лес. Эта разведка нарывается в дороге на едущую на зачистку киевскую «Альфу». Разносит ее в пух и прах, не потеряв ни одного человека, даже ранеными, а затем в целости и сохранности возвращается домой. В итоге остатки «Альфы» эвакуируют из-под Славянска. После этого противник начинает нас воспринимать как нечто совершенно непобедимое, хотя в той группе, которая столкнулась с «Альфой», только шесть человек имели хоть какой-то боевой опыт. Еще несколько человек просто служили в армии, но не более того.

Вспоминается как чудо и выход из Славянска. Ставя себя на место противника, я полагал, что можно без труда разгромить выходящую группировку. Я закладывал до сорока процентов возможных потерь. Я был уверен, что мы прорвемся, но понесем большие потери. И они были, но явно не столь значительные.

Между этими двумя событиями каждый день происходили бои, стычки. Мы постоянно находились на грани катастрофы. Соотношение сил, что бы ни говорил наш противник, всегда было подавляющим в его пользу. Особенно в первый месяц, когда нас было совсем мало, когда у нас было крайне мало оружия, практически отсутствовало противотанковое вооружение. Но почти в каждом бою, за редким исключением, мы побеждали. И даже уступая врагу, мы понимали, что потери оказались намного меньшими, чем могли бы быть.

Сама оборона Славянска теми силами, которые были у нас, в сопоставлении потерь, понесенных нами и потерями противника, не поддается земной логике.

Какие-то моменты необъяснимы: однажды мы, к примеру, не смогли сбить вертолет, который, как потом выяснилось, вывозил раненых. А на следующий день та же самая группа в намного более тяжелых условиях, случайно выходя на позицию, сбивает вертолет с генералом Кульчицким, который незадолго до этого призывал к терактам в России! Здесь есть тоже свой Промысел. Он, может быть, не столь очевиден: ангелы с неба не спускались, но Промысел несомненно был.

— Сама история Новороссии является чудесным явлением. Большинство православных молится за вас и за успех этого чудесного дела, свершившегося в этом году.

— Сейчас на мой взгляд необходимо, чтобы русские люди молились за нашего Президента Владимира Владимировича Путина. От него в данный момент зависит не только судьба Новороссии и ее народа, но и судьба России и всего большого русского мира, именно сейчас. Против нас собрались огромные силы, которые имеют очень мощные позиции здесь, внутри России, в том числе в нашей так называемой элите. Давайте будем молиться, чтобы Господь помог ему и вразумил его!

Беседовал Александр Кравченко

Теги: Игорь Стрелков, 17.12.2014

События независимой России

Игорь Стрелков рассказывает «Русской Весне» о своих религиозных убеждениях